gypsy siren uber femme beauty junkie & I love you

слова из самоопределения Криста Белл целиком относятся и к Первой Леди Джеки. 
и дело здесь не в чувствах
а в том, что образ Джеки это и транслирует. 
ещё раз напоминаю и себе в том числе: вокруг - театр, шоу, и это персонаж.
она воплощает качества uber femme в превосходной степени

просто забавно до дрожи
как я виток за витком пытаюсь поймать этот образ
интересно, что это: сиротское стремление окончательно слиться (привет, Патрик Гэлоуэй)?
Уподобиться, выпустив и свою внутреннюю Мелиссу Стикс, будем называть её так, окончательно на свободу?
и вопрос, который хочется стереть из головы, звучит как "где здесь мужское и где женское? Определись уже".
а я не хочу определяться. потому что это клубок стереотипов, нарративов, чужих сюжетов, накопленных человечеством за тысячелетия.
постоянно искать нужные слова для себя и не находить их, перепридумывать себя, свой миф и стараться ему соответствовать (нет).
мой долг - это мой осознанный выбор
а всё остальное, похоже, я. во всём этом спектре.

Поэтому из всех героев мне ближе всего этот горячий, безрассудно-чувственный даже в своей левой идее Бобби Морроу.
А над ним возвышается фигура Блистательного Оскара, осенённого либертинажем Леди Ми и Джона Уилмота, второго графа Рочестера.
И пусть увенчает этот пантеон флорентиец по духу, как мне нравится о нём думать, Кристофер Марло. Непременно обнимающий Уилла Шекспира.
Ибо есть ли что роднее Ренессанса?

Сделай со мною то, что Змей сделал с Евой,
Играй на мне, как ангел на судной трубе!
Зови, зови меня, сестра, своей королевой,
Коль так угодно тебе.
<...>
Любовь вершит свой пляс и справа и слева,
Под маской каждый мнит себя не тем кто он есть!
И ты зови меня, сестра, своей королевой -
Я это почту за честь.

Когда мы были детьми, сестра,
Мы свято верили в Смерть, сестра:
Она придет и скажет, что сущее - лишь игра.
Она возьмет нас - истинный крест! -
И поцелует в губы, и съест.
Так станем снова детьми, ибо как иначе
Нам воскреснуть, сестра?
(Эжен Сусоров)

---

жизнь как в "Звонке": 5 days left

Как же хорошо, что можно утонуть в работе. 
Иначе меня просто разорвёт от этого давления эмоциями.
Продолаю орать об этих сложных чувствах всем, до кого дотянусь.
Потому что в моём случае счастье (хехех, оно?) не терпит тишины.
Эта ежедневная маленькая смерть постоянно близка к критической массе.
И если произойдёт один большой взрыв, я рискую проснуться в лечебнице для душевнобольных.
"Сейчас утро, десять часов. Утро 24 октября, если тебя и это интересует".
Не самый, конечно, плохой вариант. Но лорду нельзя, сейчас никак нельзя.
"Взвести курок, смеясь, – и терпеть"
***
А осталось продержаться всего пять напряжённых рабочих дней.
Суб-бо-та. Ночь. Я спрячусь за день рождения племянницы. 
Тогда пусть мне что знают говорят. Я ряженый - пусть маска и краснеет.

---

glitter and gold

Мне одновременно странно и крышесносно.
Это всё так упадочно и порочно, и одновременно сладчайше.
Кажется, эстетически вся моя жизнь шла к этому моменту.
Он странный, выстрел из пушки в никуда, но зато он разлетается на сотню фейерверков, и мне не стыдно.
Пусть мои орудия стреляют так.

Уайльдовская дерзость и лотрековская боль. 
"Викторианский декаданс для меня - афродизиак".

---

Нежно любить одного человека и схлестнуться с ним текстом на чужом поле. 
А параллельно с интересом Джека-Потрошителя наблюдать, как развивается вглубь моя убийственная лотрекова влюблённость, которой не может быть названия. 
Встречаться с одной королевой не только потому, что она нереально крутая и ей восхищаешься, но и потому что не можешь физически никак быть с другой королевой.
Сапиосексуально флиртовать по переписке с одной т-персоной, потому что не можешь флиртовать с той же королевой. Ибо она - дрэг-королева.
Принял решение - её единственное альтер-эго-фото, наиболее приближённое к художественной реальности, я буду звать Джеки-боем.

---

вот уж не думал, что моим мономифом станет Маяк

---

А ещё ко мне клеился мужичок депутатского вида. Даже мои инвалидские танцы удостоились его комплимента. Вот уж точно, "дам бизнесмену в баре - он мне чулки подарит".

---

История Принцессы. Евангелие от Бренна

И сказала Койотка: я уважаю твои порывы, но ты должен знать. Хочу тебе исповедаться в ответ. Не удивляйся, я знаю про твоих детей, возлюбленных твоих кошек. Дело в том, что я как артист - давний друг фотографа, который снимал их на твой день рождения. И это ещё не всё, Лев - назвала она моё истинное имя. Помню тебя с фотосессии с набережной. Надо сказать, это времена нашей со второй женой (как же отвратительно это звучит сейчас) пылкой влюблённости. 
Получается, говорю, ты была в курсе про то, что я - разведнёнка?
Ответ был утвердительный.
И тут уже я не сдержался. Рассказал, как меня тянуло ко дну кольцо разведённого, и как я был счастлив, отдав в ту чудесную майскую ночь его Леди Ди - Джеки.
Потом мы выпили самбуки и моя героиня познакомила меня со своим мужем, прежде даже ревновавшим ко мне.
Теперь я чувствую, что одновременно обрёл новых людей в социальном своём окружении и повязан с ними очень и очень грязной тайной, согласно официальной пропаганде.

---

я пью, чтобы притушить дофаминовый приход
да, звучит как никогда ужасно, но именно это и случилось
я испытал такую РАДОСТЬ, которую нужно ЗАГЛУШИТЬ
вот удивительная штука, эта сраная жизнь

я молчал, когда сегодня Энни Файер вышла трижды в гражданском и в одном мейкапе, в последний раз даже с феном наперевес, к залу - отличная реализация концепции кабаре, когда вся артистическая бытовуха неприкрыто демонстрируется зрителям. В этом есть свой вуайеристский кайф.
Смолчал и когда милейшая официантка вышла к народу не в привычном минимуме танцовщицы гоу-гоу, а замотанная в худи - тоже часть прекрасного закулисья.
А потом появилась первая леди Джеки.
окончательно снесла крышу она мне, конечно же, выйдя в номере под "Иисуса" Ленинграда в образе Девы Марии. Можно почитать, что я уже об этом думал - насколько у неё актуально христиансий образ рождается между отделениями программы.
Твёрдо решил, что скажу сегодня ей это. Но ни после второго, ни после третьего отделения она не подошла. А когда взял её за рукав, потому что молчать было невмоготу, ответила: переоденусь - и мы поговорим.
Ожидание заняло почти час, но это того стоило. Мы и впрямь поговорили.
Я в сдержанных выражениях рассказал, как я ей восхищаюсь, и особенно - в последнем случае с Иисусом. Метамодерн, понимаешь.
И признался, что влюблён в Джеки и хотел бы исповедаться ей.
В ответ мой прекрасный артист сделал ряд чудовищных признаний. 
Продолжение в следующем посте.

---

Портрет Ди Грея

Роман Оскара Уайльда - это явный предтеча "Лолиты" с ницшеанским оттенком "Мартина Идена". Вся книга написана абсолютно по любви к Слову. В остальном автор, разумеется, мёртв - всё дальнейшее отдаётся на откуп читателю, повествование индифферентно к любой этической оценке.

В его основе - история крайне противоречивых отношений совершенного писателя и совершенного читателя. Главный герой романа - это действительно Портрет вместе со своим реальным творцом - лордом Генри Уоттоном, совершенным образом самого Уайльда.

Художник Бэзил Холлоуорд - артист в гораздо меньшей степени, чем Уоттон, для которого произведение искусства - это Дориан Грей. Портрет Ди Грея написан словами Уоттона-Мефистофеля, притом полностью отстранённого от своего творения. Бэзил - только несчастный проводник и роковая пешка в этой игре. А чтобы усилить это ощущение от отношений читателя и писателя, увлечённый Уайльд вводит в роман книгу Гюисманса - так ни у кого не останется сомнений в очевидности этого конфликта.

При этом сам "Портрет Дориана Грея" читается скорее как блог Блистательного Оскара - он невольно увлекается и заговаривается в точности как сам Дориан, с горящими глазами пишет о том, что ему интересно, забывая о структуре произведения. Возможно, эту увлечённость, погружённость в темы до исступления он намеренно привил Грею как единственную положительную черту.

В остальном Дориан поразительно инфантилен, до крайнего предела. В его бедах виноваты все - Бэзил, Сибила, портрет - мол, весь мир хочет, чтобы после смерти возлюбленной он принял на себя его грехи. Его корона - внешний локус контроля. Он отнюдь не герой, как я уже говорил, идеальный читатель - эпигон во всём, не отличающий Уоттона от Гюисманса.

При перечитывании вот что меня особенно поразило - образ "счастливой" классной комнаты, где хранится портрет. Она омрачена воспоминаниями о суровом деде Дориана, при этом озарена детскими впечатлениями. И Грей меняет своё вечное детство на ужас перед старостью именно здесь.

Помимо этого сам портрет Дориана - это вечный психологический сюжет Викторианства - как мистер Хайд для доктора Джекила.

Кстати, кроме Стивенсона и очевидного опийного Диккенса там есть много классического викторианского интертекста. Страх перед местью Джеймса Вэйна напомнил мне то, как майор Джон Шолто из "Знака Четырёх" Конан Дойла стрелял в человека на деревянной ноге. А цветочный рынок у театра Ковент-Гарден во всём его многообразии появится впоследствии у Бернарда Шоу в "Пигмалионе" ("Моя прекрасная леди").

---

На фоне радиомолчания от моего психотерапевта со мной происходят удивительные вещи. 

Вчера я был полностью раздавлен невстречей с Первой Леди Джеки, а сегодняшний день закончился неожиданными посиделками на концерте с трайбл-семьёй. И помимо этой чудесной атмосферы общности у меня впервые за долгое время был танец тет-а-тет. Королева Ната напомнила мне, каково это - разговаривать телами, движениями, жестами под музыку. В последний раз шанс потанцевать с человеком у меня был весной или зимой этого года в кабаре. Но тогда это был скорее горький пьяный танец одиночества, чем что-либо ещё. Хотя всё равно было красиво. А танцевать, довериться другому человеку в этом разговоре - прямо совсем редкость. В своё время нам это удавалось только с сестрой Смари. Вот такую редкую жемчужину удалось выловить. 

---

А маму колбасило ещё сильнее, чем меня. Тогда неудивительно, что девочка в 32 в конечном итоге сделала свой выбор. 

---

гарсиа лорка

Если вдруг я умру, завещаю тебе, чтобы прядями черных волос своих ты связала руки мои.

---

Мглою небо кроет

Мой несчастный любовник, которому, как в этом году узналось, я разбил жизнь, при предпоследней встрече сказал: "Ты не живёшь жизнью нормального человека. Вся твоя жизнь - это сюжет какого-то романа". И не то чтобы он не прав. Поэтому в минуту ожидания отца со вторых его киносъёмок в карьере напишу-ка я ещё один вариант этой истории.

Юный Родион родился и вырос в семье учёного Платона Покровского. Отец всю свою жизнь провёл в библиотеке и домашнем театре, а с тех пор как овдовел, и вовсе занимался только кабинетной работой. При этом бережно оберегал детство Родиона и поощрял все его мало-мальские увлечения и тягу к приключениям. Душой этой семьи была бабушка София, мудрая и знавшая тысячи сказок и историй.  

Сам же этот книжный ребёнок рос, как и многие подобные ему, болезненным, постоянно витающим в облаках, жил своими мечтами. И первое же столкновение с большой жизнью стало ударом - испытание первой любовью проходит очень тяжело, на фоне исключения из школы за неуспеваемость. Отказ влечёт за собою первый бунт, побег к прекрасным и ужасным маргиналам - словом, анархизм во все поля. 

Таким его и находит студентка Ирена, обогревает и приводит к интересному знакомому, дальнему родственнику, флотскому офицеру-идеалисту по фамилии Гардт. Он руководит самостоятельно организованной трудовой коммуной наподобие скаутов. Родиона привлекает идея созидания, они много работают руками, занимаются науками и философией, живут в гармонии с природой. Там же Покровский знакомится с Женей Степановым, своим будущим лучшим другом. Но однажды он замечает в толпе девушку - свою первую любовь, бежит за ней, буквально преследует и вновь получает решительный отказ. В это же время в коммуне происходит пожар, скорее всего циничный поджог, - и часть ребят находятся в бревенчатом лагере. Ценой своей жизни Гардт спасает ребят, в том числе и маленького "Ишутку" - Саню Ишутина. 

С чувством сиротства и полным раздраем внутри ребята продолжают жить дальше. Впереди у них университеты: Покровский зарывается в книги, а Степанов в механизмы. Родиону ничего не хочется знать о внешнем мире, но и будущего внутри института он не видит. Доходит до того, что в там же, в библиотеке, он встречает Элю, и они решают дальше быть вместе. Даже непременные студенческие протесты проходят для них почти стороной. Тем временем на конференции Родион встречает повзрослевшую Ирену - она теперь преподаватель и радостно приветствует родного теперь и в науке человека. Они договариваются друг другу писать.

Проходит время и умудрённый книжным опытом и разочарованиями Родион пересекается с возмужавшим Ишуткой. Он тоже переживает потерю Гардта, на этом фоне они начинают приятельствовать. В свою очередь, Покровский начинает своими присвоенными знаниями и приобретённым цинизмом влиять на привязавшегося к нему Ишутина. В этот момент, у мемориала Гардту Родион и Эля встречают ещё одного офицера - Гилева, его сослуживца, героя войны. И разворачивается драма: Ишутин ревнует учителя и старых друзей, Покровского и Степанова, к новоявленному всеобщему товарищу. А Эля постепенно влюбляется в Гилева, и общий спор на счёт него побуждает Ишутина бежать от их товарищества.

Гилев показывает себя крайне добродушным: после окончания университета Родион и Эля женятся, тот помогает им после свадьбы, чем может, учит их жизни. Особенно Покровского трогает продолжение мысли Гардта про созидание - через любое ремесло можно познать мир. Не отстаёт от Гилева и Степанов, по счастью устроившийся инженером на большой завод. При этом, конечно, вокруг разворачивается полнейшая диккенсовщина - холод и голод первых лет совместной жизни. Родион работает в курьерской службе, даёт уроки и осваивает профессию справщика, словом, берётся за любую работу. "Будет у нас небо в алмазах" - твердит он по-чеховски Эле о предвечной надежде. Наконец, наступает трагическая развязка. Узнаётся, что Гилев намеренно нашёл учеников Гардта, чтобы помочь этим идеалистам в жизни, напутствовать их, поскольку сам офицер смертельно болен. Итак, Гилев погибает, а влюблённая безгранично в него Эля теряет рассудок после известия о его кончине.  

На похоронах Гилева Покровский и Степанов решают, что отступать уже некуда, теперь они здесь, в этой жизни, на месте Гардта и Гилева. Благородная ненависть Покровского после гибели ещё одного учителя всё растёт. Спасает его всё время то, что он всё время твердит слова любимых песен любви и надежды. А ещё - сладкое до головокружения ожидание писем от участливой Ирены и твёрдое плечо Евгения. И вскоре раздаётся звонок - дело в том, что Ирена, оценив всё более отшлифованный стиль письма Родиона, предлагает ему попробовать себя в журналистском ремесле. И тот выбирает для работы стальную магистраль, всегда чуть одичалую и непростую. Теперь оба друга, Родион и Евгений работают на оборонных рубежах.

Покровский, ощутив себя в силах, несмотря на шагающий по стране грипп, возвращается к стареющему отцу и тяжелобольной бабушке Софии. Степанов помогает самому Родиону восстановить здоровье, подорванное за годы неурядиц. Также друзья вместе берутся восстановить загородный дом Покровских. Но после гриппа в страну постепенно приходит война. Перед этой грозной чертой его настигает известие: Ирена выходит замуж за достойного офицера - и Родион решает жёстко прекратить переписку, чтобы не компрометировать женщину, которая так ему дорога и столько для него сделала.

Итак, в каждый дом приходит война. А в дом Покровского приходит Ишутин. Он отправляется на фронт, но должен объясниться с Родионом по поводу случившегося долгих семь лет назад. Из сбивчивого рассказа Покровский узнаёт, что Ишутин был очарован отчаянной дерзостью молодого циника, был в него влюблён и мучился ревностью и чувством долга по отношению к учителю Гардту, так круто изменившему его судьбу. Они тепло прощаются, а Родион понимает. что несёт ответственность за случившееся в те, уже теперь очень светлые времена. Теперь же им всем нести службу в тылу, зачастую будто у врага за пазухой, сообразно своей Юности.

---

Хроники неразумного сердца

В этот раз первая леди Джеки сама подошла ко мне, обняла и спросила, как у меня дела.
Как же тяжело было в этот момент не разреветься и не вывалить на неё всех демонов, сказать "просто прими меня всего, уставшего от круговерти".
Но я собрал себя и постарался спокойно утвердиться: "Вижу тебя - и значит всё хорошо".

Моя койотка была снова в царственном образе, на этот раз белоснежном, украсив собой в тысячу раз песню, где поётся сакраментальное "как объяснить неразумному сердцу, что бьётся оно о закрытую дверь". Как же она собирает народную любовь в перерыве между отделениями, будто Христос-Superstar! К ней подходят все, притягиваются, и будто на фоне звучит See my eyes - I can hardly see. Воистину принцесса людских сердец, утешительница страждущих. А среди квир-сообщества таких миллион. Ко мне же она подошла сама и спросила, хорошо ли мне. Снова. После утвердительного ответа с её высоты прозвучало: "Я рад...", осеклась, "Рада", исправилась. Show must go on.

Под конец шоу разыгрывали коктейль в песенном конкурсе под "Она вернётся... <...> и я надену ей кольцо на пальчик". Невозможно было не участвовать, ведь это та "наша" песня, под которую я дарил кольцо Леди Джеки. И выиграл. Подхожу к принцессе после и бросаю в лицо: "Это всё ты? Это читерство, такое нельзя было ставить!" Джеки моментально парирует: "Я не при делах, это магия". Благодарю её за всё шоу и вослед получаю неожиданное:

- Переоденусь в гражданское, ты меня и не узнаешь!

Зачем ты это говоришь, очевидное и невозможное ни в одном из миров. Очень больно. Делаю дирижёрский жест - силенцио! Не надо этого, не хочу больше слышать.

А вслух добавляю: "Увидимся".

- Конечно, куда же теперь ты денешься!..

Изумительная госпожа

---

Порталы в Ренессанс

Когда я впервые пришёл в кабаре, то встретил там юношу - чисто мечту Леонардо да Винчи. Лицо и тело этого кудрявого темноволосого ангела могли бы украсить роспись любого собора. Чуть ломкий 16-летний юнец, прекрасный своей свежестью и дерзостью во взгляде. Помню, подошёл к нему и напрямую восхитился его гармонией. Это был его первый визит в кабаре - и он пренебрёг всеми правилами, разумеется, перепил, и я уже сам грузил его в такси. После этого мы пересекались несколько раз, мальчишка пошёл по пути травести, но в отличие от первой леди Джеки и Эльвиры ему недоставало опыта. А с таким маленьким багажом появляться в обществе без репетиций - просто горе. Несколько месяцев спустя мой ангел, уже накрашенный, в красном платье и неуверенно стоящий на каблуках, перестал появляться в кабаре.

А третьего дня в заведение явился новый герой - просто сын подесты города или дожа, просто молодой венецианский лев. Тоже с завитыми кудрями, уложенными в изящную причёску, ещё и с небольшой бородой. Одетый в футболку с принтом какой-то картины XVIII века. Вот просто молодой синьор пришёл забавляться. И тоже как двигался в танце, боже мой! Я назвал его про себя Аннунцио - благая весть. Всю ночь он был рядом со мной, на расстоянии вытянутой ладони. Понимал, что не могу оставить этого просто так.

На моей руке был львиный перстень индийской работы. Но зваться львом и носить его - значит повторяться. Поэтому я поймал Аннунцио, признался, что художник и восхищаюсь им, после чего вручил кольцо. После он подошёл ко мне, мы обменялись телефонами, а когда я уходил, тот подбежал и продемонстрировал ещё раз дар, обещая хранить его. И в этом была красота мимолётного. 

---

«Я хочу не расходиться» (Э.Лимонов)

Богоборчество и христологический миф неразрывно связаны друг с другом. Начинается моя история с хипповых и анархо-социалистических коммун, возделывающих землю. Эта коммуна объединяется и вокруг труда, и вокруг человека - идеи, вооружается, становится Семьёй. Как у Чарльза Мэнсона, с которым я веду постоянный спор внутри себя. Лучшей из революционных сект за всю историю человечества показало себя христианство, создавшее сообщество-экклесию. Проповедь братства и любви друг к другу во что бы то ни стало. А потом появляются отец Камило Торрес и Сан-Эрнесто де ла Игера с левой идеей, абсолютно христианской по сути. И мои милые партизаны-партиджано, революционеры - Маяковский и Лимонов с красной рубахой Гарибальди на древке. И каждый из нас - тринадцатый апостол, по Пазолини и Фрезеру пожирающий любимого бога с каждым причастием.

А у меня нет такой церкви, такой секты или партии. 
Есть куча группок, которые я создал или в которые вхож, где напитываюсь этой щемящей любовью и стараюсь идти дальше.
Первая - это, конечно, мои самые близкие, отец и бабушка. И любимый котанат. Кышь и Мышь, мои малышки.
От отца ветка тянется к Вольному Уделу Бреннан, месту, где я борюсь с джунглями и по возможности меняю мир вокруг себя, отдыхая душой.
Вместе с моим прекрасным вооружённым Сакредом мы создали кшатрийский GYMнасий, где агон и принятие переплетаются воедино.
Следом идёт Ковен - собрание с моими замечательными сёстрами-ведьмами - Смарагдой, Эльдиэ, Натой, Матильдой и не только. Мама-Зой в моём сердце живёт тоже здесь. А видимся в кофейнях, особенно в Cafeneio, так что это полноценный кофеинг.

А дальше можно пойти по двум разным веткам - в общество и в принятие.

Если говорить о принятии, то важной частью моей жизни, благодаря Смарагде, Нате и Кэтти стала трайбл-семья. Она не только мыслится мной как ещё один Ковен, но и как почти труппа, как в старые добрые времена. (сколько же трупп я сменил за все эти годы?..)
Следующее по силе прайда сообщество - это кабаре "S-Бар", my queer world и, разумеется, Джеки Даркнесс. Ближе к телу, пожалуй, нет уже никого. К худу ли, к добру ли.

В обществе же первая ступень - это редакция железнодорожной газеты, очень родной коллектив, абсолютно не мешающий мне работать исходя из левой идеи в гнуси окружающей действительности. В конце концов, я же у мамы не только Бендер, но ещё и Штирлиц, ё-маё.

Отдельно стоит моя любимая Mozzarella - сицилийский мир Гаэтано Дзамбито, куда хочется возвращаться и быть с этими людьми по возможности одной семьёй.

Самая буржуазная сфера моей жизни – это «Читалка», с которой меня тоже постепенно познакомили Смарагда и Ната. Это значимое сообщество, первый полноценный клуб в моей орбите. Оттачивать мастерство table-talk, каждую встречу учиться терпимости в наше горячее время - это дорогого стоит.

Совершенно щемящее чувство вызывают встречи с моим прежними несостоявшимися семьями. Их общество - это постоянное противоречие, дикое единство противоположностей. То, что было и чего никогда уже не будет.

И практически каждое сообщество мне не хочется покидать, не хочется расходиться, а жить дальше вместе, преданно и любя, единым фронтом, одним ремеслом. Но это всё огромная иллюзия, корнями своими уходящая в одиночество.

Отттого так ценным мне разговоры с Ольгой о церкви и о возможности принадлежать ей. Они рифмуются с другими моими разговорами об этом, и иногда мне кажется, что ещё никогда блудный сын не был так близок к отцу, чем когда он принёс себя в жертву ради людей. Это точка примирения и раскаяния.

---

Howl

Радость вечера: в ответ на мой вой отец признался в своём.
Года четыре назад я фиксировал здесь, насколько ужасно, что человек не признаётся себе и другим в очевидном одиночестве.
Теперь признаётся.

---

На тонкой грани рассудка...

...продолжает лететь Вояджер-1, огромный, как Куинбус Флестрин.
Принадлежать чему-то большему, чем я. Но не компании или профсоюзу перевозчиков, а огромной левой идее. И писать тексты, исходя из неё: церковь, партия, братство. Иисус был революционер. И ему поются все блюзы страждущих.
Продолжать свою конкисту, свой бесконечный фронтир под трансляцию Radio Paradise из солнечной Калифорнии. Тысяча новых Вьетнамов, ферма Неда Гловера, требует руки, жаль, что их не шесть и они не сменные. Получаемое взамен чувство вечности бесценно. Почти молитва, смотри пункт первый. 
Благодарить мироздание за каждый день, проведённый с миссис Гловер. Я ей обязан тем, что жив, и пусть её время будет полностью её временем.
Всё ходить и ходить на свет софитов и шорох кулис к Первой Леди Джеки. Это квир-кабаре даёт мне силы, пусть и забирает кусок сердца.
Писать на знакомый адрес, слать свои сигналы на обратную сторону Луны. Пусть слова, слова, слова льются метеоритным дождём.

О'Хара спросил меня при встрече: а где в этой жизни я сам?
Наверное, везде и нигде, в мире, в этом облачном небе.

 

---

Теперь ты сам Мисато-сан

---

Опыт по превращению реальности в литературу

Красивая картинка - отношения равных людей, с кассетой битлов и парабеллумом. 
Но на деле вокруг царит великое неравенство. 
Да, конечно, чувства всегда были. И желание, чтобы один прикрывал спину другого. В итоге же все они оказывались моими детьми, учениками, младшими. 
Они вырастают - и я их отпускаю, как всякий нормальный педагог.
Одни мне до сих пор за это благодарны, другие нет, но это жизнь, так всегда бывает. 

Сейчас и так вокруг хватает младших - близких, любимых. К сожалению, у них нет горизонта развития, я лишь стараюсь следить за периметром их жизни. 
А хочется, как уже писал, делать что-то фундаментальное, закладывать камни в основание храма.

Таким местом, конечно, является деревня. Земля Вольного Удела очень благодарна.
Но педагога во мне просто так не остановить. Так, сегодня я придумал биографию внучки Дяди Стёпы Алисы Егоровны, на долю которой выпало время "умирать молодым". 
Да, она будет Алиса. Потому что советский джедай и новая надежда. Но это в будущем. 
А пока её, дочку космонавта, считай, капитана дальнего плаванья и лётчика в одном лице, почти беспризорную находит капитан Пронин. И делает её своим агентом - такая вот сыскная команда с Бейкер-стрит.
И основа повествования - это история обучения этой Элли Длинныйчулок.
Звучит как сублимация своих желаний. Да так оно и есть, пожалуй.