Сегодня душа человека, проводившего со мной моё раннее детство покинула физическое тело, коему исполнилось в прошлом году 95 лет. Она отличалась своей чистотой и заботливостью по отношению к каждому из нас всех, но при этом - всю жизнь постоянно болела. Выжить ей помогала именно забота о близких и родных, а потому, когда у неё отобрали возможность это делать, болезнь взяла своё. Я думаю, что ещё встречу её когда-нибудь - искренне рад, что у человека появилась возможность снова пройти этот Путь.
Мне не грустно - я знаю, что всё у неё хорошо, потому что смерти на самом деле нет, и люди не умирают.
Ну и напоследок - подборка творений замечательного, найденного мною сегодня по совету отца, советского поэта Юрия Левитанского.
В качестве "затравки" первым будет один из самых известных его стихотворений:
ДИАЛОГ У НОВОГОДНЕЙ ЕЛКИ
— Что происходит на свете? — А просто зима
— Просто зима, полагаете вы? — Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
В ваши уснувшие ранней порою дома.
— Что же за всем этим будет? — А будет январь,
— Будет январь, вы считаете? — Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
— Чем же все это окончится? — Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
Будто бы в роще сегодня звенела свирель.
— Что же из этого следует? — Следует жить,
Шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю, что все это следует шить.
Следует шить, ибо, сколько вьюгё не кружить,
нёдолговечны ее кабала и опала.
Так разрешите же в честь новогоднего бала
руку на танец, сударыня, вам предложить!
Месяц серебряный, шар со свечою внутри
и карнавальные маски — по кругу, по кругу.
Вальс начинается. Дайте ж, сударыня,
И — раз-два-три, раз-два-три,
Раз-два-три, раз-два-три!..
читать дальшеВСЕГО И НАДО, ЧТО ВГЛЯДЕТЬСЯ...
Всего и надо, что вглядеться,- боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться,-
И не уйдешь, и некуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться,- боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка - она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!
БЕРЕЗА
За стеною голоса
и звон посуды.
Доводящие до умопомраченья
разговоры за стеною,
пересуды
и дебаты философского значенья.
Видно, за полночь.
Разбужен поневоле,
я выскакиваю из-под одеяла.
Что мне снилось?
Мне приснилось чисто поле,
где-то во поле березонька стояла.
Я кричу за эту стену:
- Погодите!
Ветер во поле березу пригибает.
Одевайтесь,- говорю,-
и выходите,
где-то во поле береза погибает.
Пять минут,- кричу,-
достаточно на сборы.
Станем разом против ветра и мороза...-
Пересуды за стеною,
разговоры.
Замерзает где-то во поле береза.
ЧЕЛОВЕК, СТРОЯЩИЙ ВОЗДУШНЫЕ ЗАМКИ
Он лежит на траве
под сосной
на поляне лесной
и, прищурив глаза,
неотрывно глядит в небеса -
не мешайте ему,
он занят,
он строит,
он строит воздушные замки.
Галереи и арки,
балконы и башни,
плафоны,
пилястры,
колонны,
пилоны,
рококо и барокко,
ампир
и черты современного стиля,
и при всем -
совершенство пропорций,
изящество линий -
и какое богатство фантазии,
выдумки, вкуса!
На лугу,
на речном берегу,
при луне,
в тишине,
на душистой копне,
он лежит на спине
и, прищурив глаза,
неотрывно глядит в небеса -
не мешайте ему,
он занят,
он строит,
он строит воздушные замки,
он весь в небесах,
в облаках,
в синеве,
еще масса идей у него в голове,
конструктивных решений
и планов,
он уже целый город воздвигнуть готов,
даже сто городов -
заходите,
когда захотите,
берите,
живите!
Он лежит на спине,
на дощатом своем топчане,
и во сне,
закрывая глаза,
всё равно продолжает глядеть в небеса,
потому что не может не строить
своих фантастических зданий.
Жаль, конечно,
что жить в этих зданьях,
увы, невозможно -
и ни мне, и ни вам,
ни ему самому,
никому, никому,
ну, а все же,
а все же,
я думаю,
нам не хватало бы в жизни чего-то
и было бы нам неуютней на свете,
если б не эти
невидимые сооруженья
из податливой глины
воображенья,
из железобетонных конструкций
энтузиазма,
из огнем обожженных кирпичиков
бескорыстья
и песка,
золотого песка простодушья, -
когда бы не он,
человек,
строящий воздушные замки.
ИРИНА
Зачем послал тебя Господь
и в качестве кого?
Ведь ты не кровь моя, не плоть
и, более того,
ты даже не из этих лет -
ты из другого дня.
Зачем послал тебя Господь
испытывать меня
и сделал так, чтоб я и ты-
как выдох и как вдох -
сошлись у края, у черты,
на стыке двух эпох,
на том незримом рубеже,
как бы вневременном,
когда ты здесь, а я уже
во времени ином,
и сквозь завалы зим и лет,
лежащих впереди,
уже кричу тебе вослед -
постой, не уходи!
сквозь полусон и полубред -
не уходи, постой! -
еще вослед тебе кричу,
но ты меня не слышишь.
***
Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою.
Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,
как достоверный исторический роман,
где есть местами романтический туман,
но неизменно пробивает себе путь
реалистическая соль его и суть.
Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.
Я вам ее на суд смиренно отдаю.
Я все вложил в нее, что знал и что имел.
Я так писал ее, как мог и как умел.
И стоит вам хотя б затем ее прочесть,
чтоб все грехи мои и промахи учесть,
чтоб всех оплошностей моих не повторять,
на повторенье уже время не терять, -
мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших дней
моей была бы и правдивей, и верней!
***
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе
Щит и латы, посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже, как умею.
Ни к кому претензий не имею:
Каждый выбирает для себя.
***
Шла дорога к Тракаю,
литовская осень была еще
в самом начале,
и в этом начале
нас озера Тракая своим обручали кольцом,
а высокие кроны лесные венчали.
Все вокруг замирало, стремительно близился рокот
девятого вала
и грохот обвала.
И Прекрасной Елены божественный лик
без труда Маргарита моя затмевала.
Плыл, как лодочка, лист по воде,
и плыла тишина,
и легко показаться могло
временами,
что уже никого не осталось на этой земле,
кроме нас -
только мы и озера,
и травы под нами,
и кроны над нами.
А меж тем кто-то третий все время
неслышно бродил вокруг нас
и таился в траве
над обрывом,
у самого края.
То, наверно, мой Фауст за нами следил
из прибрежных кустов,
ухмыляясь в усы
и ладони хитро потирая.
Холодало, темнело, виденье Тракайского замка
в озерной воде
потемневшей -
все тише качалось.
Начиналась литовская ранняя осень,
короткое лето на этом кончалось.
И не зная еще, доведется ли нам
к этим добрым озерам
приехать когда-нибудь снова,
я из ветки случайной лесной,
как господь,
сотворил человечка лесного
смешного.
Я его перочинным ножом обстрогал добела,
человеческим ликом его наделил,
и когда завершил свое дело,
осторожно поставил на толстую ветку его
и шпагатом к стволу привязал
его хрупкое тело.
И когда мы ушли, он остался один там стоять
над холодной вечерней водой,
и без нас уже листья с осенних дерев
облетели.
...В этот час, когда ветер тревожно стучится
в ночное окно,
в этот час января и полночной метели,
до озноба отчетливо вдруг представляю,
как он там сейчас одиноко стоит
над застывшей водой,
за ночными снегами
и мглою морозно-лиловой,
от всего отрешенный, отвергнутый идол любви,
деревянный смешной человечек
из ветки еловой.
ДОРОГИЕ МОИ МАЛЬЧИШКИ
Мундиры, ментики, нашивки, эполеты.
А век так короток - Господь не приведи.
Мальчишки, умницы, российские поэты,
провидцы в двадцать и пророки к тридцати.
Мы всё их старше год от года, час от часа,
живем, на том себя с неловкостью ловя,
что нам те гении российского Парнаса
уже по возрасту годятся в сыновья.
Как первый гром над поредевшими лесами,
как элегическая майская гроза,
звенят над нашими с тобою голосами
почти мальчишеские эти голоса.
Ах, танец бальный, отголосок погребальный,
посмертной маски полудетские черты.
Гусар, поручик, дерзкий юноша опальный,
с мятежным демоном сходившийся на 'ты'.
Каким же ветром обдиралась эта кожа,
какое пламя видел он, какую тьму,
чтоб, словно жизнь безмерно долгую итожа,
в конце сказать -
'и зло наскучило ему'!
Не долгожители, не баловни фортуны -
провидцы смолоду, пророки искони...
Мы всё их старше, а они всё так же юны,
и нету судей у нас выше, чем они.
***
- Кто-то так уже писал.
Для чего ж ты пишешь, если
кто-то где-то, там ли, здесь ли,
точно так уже писал!
Кто-то так уже любил.
Так зачем тебе все это,
если кто-то уже где-то
так же в точности любил!
- Не желаю, не хочу
повторять и повторяться.
Как иголка
затеряться
в этом мире не хочу.
Есть желанье у меня,
и других я не имею -
так любить, как я умею,
так писать, как я могу.
- Ах ты, глупая душа,
все любили,
все писали,
пили, ели, осязали
точно так же, как и ты.
Ну, пускай и не совсем,
не буквально и не точно,
не дословно, не построчно,
не совсем - а все же так.
Ты гордыней обуян,
но смотри, твоя гордыня -
ненадежная твердыня,
пропадешь в ней ни за грош.
Ты дождешься многих бед,
ты погибнешь в этих спорах -
ты не выдумаешь порох,
а создашь велосипед!..
- Ну, конечно,- говорю,-
это знают даже дети -
было все уже на свете,
все бывало,- говорю.
Но позвольте мне любить,
а писать еще тем паче,
так -
а все-таки иначе,
так -
а все же не совсем.
Пусть останутся при мне
эта мука и томленье,
это странное стремленье
быть всегда самим собой!..
И опять звучит в ушах
нескончаемое это -
было, было уже где-то,
кто-то так уже писал!
БАНАЛЬНЫЙ МОНОЛОГ
Я б мог сказать:
- Как сорок тысяч братьев!..-
Я б мог вскричать:
- Сильней всего на свете!..-
Я мог бы повторить:
- Дороже жизни!..- .
Но чей-то голос
вкрадчиво и тихо
нашептывает мне,
напоминая,
как мало можно выразить словами,
а это все -
слова, слова, слова...
И все-таки
всей грешной моей плотью,
душою всею,
клеточкою каждой,
всем существом моим
ежеминутно
не я,
но тот,
во мне живущий кто-то,
опять кричит:
- Как сорок тысяч братьев!..-
и вопиет:
- Сильней всего на свете!..-
едва ли не навзрыд:
- Дороже жизни!..-
но к этому язык мой непричастен,
но все это -
помимо моей воли,
но все это -
не говоря ни слова
и даже звука не произнося.
***
Окрестности, пригород - как этот город зовется?
Окрестности, пригород - как этот город зовется?
И дальше уедем, и пыль за спиною завьется.
И что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, -
окрестности, пригород, город - как звать этот город?
Чего мы тут ищем? У нас опускаются руки.
Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.
Зачем нам тот город, встающий за клубами пыли, -
тот город, те годы, в которых мы молоды были?
Над этой дорогой трубили походные трубы.
К небритым щекам прикасались горячие губы.
Те губы остыли, те трубы давно оттрубили.
Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?
Но снова душа захолонет и сердце забьется -
вон купол и звонница - как эта площадь зовется?
Вон церковь, и площадь, и улочка - это не та ли?
Не эти ли клены над нами тогда облетали?
Но сад затерялся среди колоколен и башен.
Но дом перестроен, но старый фасад перекрашен.
Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли,
лишь память клубится над ними, как облачко пыли.
Зачем же мы рвемся сюда, как паломники в Мекку?
Зачем мы пытаемся дважды войти в эту реку?
Мы с прошлым простились, и незачем дважды прощаться.
Нельзя возвращаться на круги, нельзя возвращаться.
Но что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, -
окрестности, пригород, город - как звать этот город?
***
Все непреложней с годами, все чаще и чаще
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться -
и все решительней крепнет во мне убежденье -
этих листов пожелтелых руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам - Послушайте, и не печальтесь -
и не скорбите безмерно о вашей потере,
ибо я помню, что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам - не следует так убиваться,
вы погодите, увидите, все обойдется -
ибо я помню, что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам - не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину -
ибо я помню, что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я и себе говорю - ничего, не печалься.
Я и себя утешаю - не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю - ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе - будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки -
да ведь и это всего до страницы такой-то.
-
-
11.01.2009 в 16:03