Он не всесилен, только блеск в глазах...
Сатанизм, как известно, это не вера в Дьявола, а философия, о которой нужно знать и помнить в нашем травмированном обществе. Это концепция, которая позволяет не забивать свой потенциал, а управлять им вовсю. Но до Антона Шандора Ла-Вэя, до понимания того, что на самом деле Христос – всего-навсего один из лучших трикстеров нового времени, во время очевидного моего православия и до него начался мой бунтарский сатанизм, тот самый, который культивировался в Советском Союзе, и это то, что необходимо взять с собой в дорогу.
Я болен греками с раннего детства. Мифы были моей первой настольной книгой, но из историй меня не прельщали эти полубоги, всесильные смертные герои, дети Зевса и такой-то матери. Единственным, к кому я испытывал какую-то милую привязанность, так это к Ахиллу, этому гневливому ребёнку, нежно любящему Патрокла. //как раз про Патрокла только что вышел переводной роман, очень его хочу// Его ощущения и мотивацию, в отличие от Геракловой, можно понять. А в остальном, мои герои – это скиталец Одиссей, бросивший вызов Посейдону, и Прометей, классический советский архетип гуманиста-бунтаря. И вот от последнего, от титана, всё и пошло.
Не знаю, каким образом в отцовской библиотеке оказалась удивительная книга Якова Голосовкера «Сказания о титанах». Написанный поляком, университетским преподавателем, текст – это попытка реконструировать первоначальные мифы о доолимпийском времени, своего рода Евангелие от Уранидов. Дивно поэтическая, ритмически идеально организованная проза. От истории о Змеедеве Ехидне меня до сих пор бросает в дрожь. Написано всё настолько ярко и живо, что во-первых, это окончательно рушит веру в Олимпийских богов – другая сторона явно несогласна с окончательным решением титанического вопроса. А во-вторых, это рождает мысль о возможной мести титанов, о бунте и перезагрузке мироздания.
И я понимаю теперь, насколько эта книга стала для меня этапной: одновременно это история про формирование критического мышления, возможность посмотреть на известные события с другой точки зрения, сместить точку сборки (а там идёт прямая полемика с подвигом Геракла в саду Гесперид, с историей Персея etc), и при этом – это призыв к переустройству мира в любой форме, такой близкий революционной романтике 60-х. Насколько я понимаю, книга потому и пережила своё время, и даже переиздавалась. Ведь неслучайно Прометей в аллегорической форме изображён даже на здании ЮУрГУ.
Я болен греками с раннего детства. Мифы были моей первой настольной книгой, но из историй меня не прельщали эти полубоги, всесильные смертные герои, дети Зевса и такой-то матери. Единственным, к кому я испытывал какую-то милую привязанность, так это к Ахиллу, этому гневливому ребёнку, нежно любящему Патрокла. //как раз про Патрокла только что вышел переводной роман, очень его хочу// Его ощущения и мотивацию, в отличие от Геракловой, можно понять. А в остальном, мои герои – это скиталец Одиссей, бросивший вызов Посейдону, и Прометей, классический советский архетип гуманиста-бунтаря. И вот от последнего, от титана, всё и пошло.
Не знаю, каким образом в отцовской библиотеке оказалась удивительная книга Якова Голосовкера «Сказания о титанах». Написанный поляком, университетским преподавателем, текст – это попытка реконструировать первоначальные мифы о доолимпийском времени, своего рода Евангелие от Уранидов. Дивно поэтическая, ритмически идеально организованная проза. От истории о Змеедеве Ехидне меня до сих пор бросает в дрожь. Написано всё настолько ярко и живо, что во-первых, это окончательно рушит веру в Олимпийских богов – другая сторона явно несогласна с окончательным решением титанического вопроса. А во-вторых, это рождает мысль о возможной мести титанов, о бунте и перезагрузке мироздания.
И я понимаю теперь, насколько эта книга стала для меня этапной: одновременно это история про формирование критического мышления, возможность посмотреть на известные события с другой точки зрения, сместить точку сборки (а там идёт прямая полемика с подвигом Геракла в саду Гесперид, с историей Персея etc), и при этом – это призыв к переустройству мира в любой форме, такой близкий революционной романтике 60-х. Насколько я понимаю, книга потому и пережила своё время, и даже переиздавалась. Ведь неслучайно Прометей в аллегорической форме изображён даже на здании ЮУрГУ.