Роман Оскара Уайльда - это явный предтеча "Лолиты" с ницшеанским оттенком "Мартина Идена". Вся книга написана абсолютно по любви к Слову. В остальном автор, разумеется, мёртв - всё дальнейшее отдаётся на откуп читателю, повествование индифферентно к любой этической оценке.
В его основе - история крайне противоречивых отношений совершенного писателя и совершенного читателя. Главный герой романа - это действительно Портрет вместе со своим реальным творцом - лордом Генри Уоттоном, совершенным образом самого Уайльда.
Художник Бэзил Холлоуорд - артист в гораздо меньшей степени, чем Уоттон, для которого произведение искусства - это Дориан Грей. Портрет Ди Грея написан словами Уоттона-Мефистофеля, притом полностью отстранённого от своего творения. Бэзил - только несчастный проводник и роковая пешка в этой игре. А чтобы усилить это ощущение от отношений читателя и писателя, увлечённый Уайльд вводит в роман книгу Гюисманса - так ни у кого не останется сомнений в очевидности этого конфликта.
При этом сам "Портрет Дориана Грея" читается скорее как блог Блистательного Оскара - он невольно увлекается и заговаривается в точности как сам Дориан, с горящими глазами пишет о том, что ему интересно, забывая о структуре произведения. Возможно, эту увлечённость, погружённость в темы до исступления он намеренно привил Грею как единственную положительную черту.
В остальном Дориан поразительно инфантилен, до крайнего предела. В его бедах виноваты все - Бэзил, Сибила, портрет - мол, весь мир хочет, чтобы после смерти возлюбленной он принял на себя его грехи. Его корона - внешний локус контроля. Он отнюдь не герой, как я уже говорил, идеальный читатель - эпигон во всём, не отличающий Уоттона от Гюисманса.
При перечитывании вот что меня особенно поразило - образ "счастливой" классной комнаты, где хранится портрет. Она омрачена воспоминаниями о суровом деде Дориана, при этом озарена детскими впечатлениями. И Грей меняет своё вечное детство на ужас перед старостью именно здесь.
Помимо этого сам портрет Дориана - это вечный психологический сюжет Викторианства - как мистер Хайд для доктора Джекила.
Кстати, кроме Стивенсона и очевидного опийного Диккенса там есть много классического викторианского интертекста. Страх перед местью Джеймса Вэйна напомнил мне то, как майор Джон Шолто из "Знака Четырёх" Конан Дойла стрелял в человека на деревянной ноге. А цветочный рынок у театра Ковент-Гарден во всём его многообразии появится впоследствии у Бернарда Шоу в "Пигмалионе" ("Моя прекрасная леди").