Если Дублин будет когда-нибудь разрушен, то по «Улиссу» можно будет восстановить его до последнего кирпичика.
Д.Джойс


Забить на школу, родственников и начальство и въехать в город пораньше, почти случайно попав на читку стихов у пруда, растворяться в музыке стиха.

А до этого, чуть огорчившись, что на Вторчермет не ходят трамваи, выйти на улице Титова и радостно узнавать: вот этот дом, вот общежитие жиркомбината, а там, да, там – тот самый поворот трамвая.

Там же, на чтениях, встретить однокурсницу из Челябинска и – девушку Таню из двора Рыжего, историка литературы, и ходить по рабочему району, слушать истории про Дом пионеров, от которого долгое время оставалась груда обломков, случайно увидеть бабушку, засветившуюся одиннадцать лет назад в фильме Алёны ван Дер Хорст, пройти мимо подъезда, где жил Борис, и дорогой к его школе – через дом Сергея Лузина, которого не стало годом раньше. И отдельно стоят одинокие качели в заросшем дворике между хрущёвками – вспоминаю «все прыгнули, а я не смог, что очень плохо для поэта».

Удачно зайти в ту школу – отголоском 90-х, голимым китчем выглядит она теперь «облагороженной» бывшим её выпускником, – памятник человеческому тщеславию. А школьный двор ничуть не изменился. Как и дети.

Прогулка продолжается: сквер заводоуправления мясокомбината, РТИ, экс-ресторан «Тбилиси», а теперь – «Вилка *мне уступил последний борщ* Ложка». Ходить и ловить ощущение времени в мире, где меняется всё и одновременно не меняется ничего. А в голове всё дребезжат трамваи.

А вечером – видеомост с Москвой. И вновь звучит поэзия. Сперва – Екатеринбург. Урал читает бережно, чутко, потому что в стихах Бориса уже всё сказано. Поэт, похожий мимикой на героя дня, декламирует «Путешествие»: «читали наизусть Виталия Кальпиди. И Дозморов Олег мне говорил…» – упомянутый Дозморов, естественно, хохочет.

Следом – Москва. И здесь чувствуется влияние мифа о Рыжем: есенинский надрыв, завывания – грудь нараспашку. Да так, что Олег в какой-то момент тихо произносит: «Это капец». Но в этом нет осуждения – просто настолько силён контраст между восприятием стихов. В конце встречи он примиряюще говорит об этом – и все, благодарные, расходятся.

Под конец дня Таня, Дозморов и мы гуляем по набережной, говорим о Борисе. Поэтический собрат хохочет, раскрывая тайны стихосложения, порой наизнанку выворачивающего реальность, ругает на чём свет стоит всех псевдобиографов, сожалеет о том, что тяжело сделать какое-то подобие академического издания стихов Рыжего и, уже прощаясь с нами, замечает: «А ведь Кейс Верхейл понял его как никто здесь. Вот удивительно. Не владея русским языком как родным, проникся и понял».

Едем в ночь иронично: нас везут в Челябинск бритоголовые амбалы под шансон. Однокурсница сперва фыркает, а потом просекает: «Что Ариосто или Дант! Я человек того покроя…» – и успокаивается. Я думаю о том, как важно звучать в резонанс, – о том, что поэт порой самый ценный собеседник, потому что честно говорит об ощущениях, так сходных с моими. И в голове звучит своя мелодия.